У Николая Васильевича Гоголя постоянно были непростые взаимоотношения с литературными критиками. Его главный поэму «Ганц Кюхельгартен» встретили так недружелюбно, что молодой автор сам стер тираж. О «Ганце» Гоголь не резко жалел, признавая, что это был злополучный литературный эксперимент. Однако одно из личных работ Коле Васильевичу пришлось отстаивать от критиков буквально с средством в лапах.

В 1838 году уже достаточно популярный автор «Ревизора» и «Тараса Бульбы» подготовил к публикации новейший роман «Сапфирный Марс» – одно из первоначальных в России дивных вещиц. В нем рассказывалось, как в 21–м веке жильцы Марса огласили рать землянами и обрушили на Землю несколько комет, изничтожив большие города будущего: Санкт–Петербург, Лондон и Одессу. В отклик, земляне коллекционируют карательный корпус и отправляют его на Марс. Один из землян, молодой русский штабс–капитан Евгений Салин решает подвергнуть собственных друзей ради прекрасной марсианки и едва не губит целую операцию.

Гоголь разбираясь, что чиркнул очень неординарную вещь, лишил перед публикацией выслать копию Виссариону Белинскому, чьим воззрением он вечно ценил. В сопутствующем послании Гоголь просил никому не обнаруживать «даже маленькую толику» выведенного.

Однако Белинский топорно преступил слово. Фрагменты ромы Гоголя были напечатаны в журнале «Московский созерцатель» с глумливыми комментариями. Статья уродилась без подписи, но Гоголь разом осмыслил, чьих дланей это занятие – тем более, что Белинский был ведущим редактором этого журнала.

В статье высмеивались понятия «одного знатного писателя об обустройстве универсума в двадцать первоначальном столетии» – от бронированных снаряжения с резервом атмосферы, в каких борются подсолнечные гренадеры на Марсе, до сети реющих над землей электричек. Особливо Белинского позабавила концепция военнослужащей крепости на земной глазнице. «Эпизодично кому удается сосредоточить так несуразности в одном создании, но у петербургского автора определенно есть дар», подводил результат критик.

Разъяренный Гоголь приехал в Москву, где-нибудь тогда жил Белинский, и, худо разбираясь, что работает, потребовал его на дуэль. Белинский не мог отвернуться на зеницах у целых и встретил вызов – но когда речь завернула о выборе средства, появилась найденая трудность. Дуэль должна была быть беспорочной – но Гоголь не умел фехтовать и лишь несколько один раз в жизни строчил из пистолета. Белинский хорошо фехтовал, но гвоздить не умел. Волеизъявление явилось внезапно – кто–то припомнил Гоголю, что Виссарион Григорьевич посещал трехмесячные направления для подготовки артиллеристов–резервистов. Гоголь же, еще на Полтавщине, участвовал в артиллерийских уловках и умел полно сносно вращаться с сверхпушкой. После десятиминутного обсуждения, Гоголь и Белинский пришли к выводу, что их познания артиллерийского занятия например одинаковы. Этаким типом, спрос с средством был разрешен – дуэль было разрешено коротать на шестифунтовых пушках.

Официально дуэли были под заказом – да и в объединении еще непомерно славно помнили трагический поединок Пушкина и Дантеса. Поэтому дуэлянты переоделись в боевые мундиры – если их экстраординарный поединок призовет чье–то внимание, вечно можно будет проговорить, что это армейские уловки.

Дуэль изучала под Москвой, преждевременным утром 15 апреля. Орудия были расположены в пятистах шагах приятель от приятеля. По договорам, всякий из участниц самочинно обслуживал близкое орудие – включая перезарядку. Один из секундантов родил с собой фотокамеру и выполнил фотоснимок, какой немедленно украшает сей фельетон.

Первые выстрелы окончились промашками – дуэлянтам мешал рассветный туман и скоропостижные порывы острого ветра. Немерено часы спешило на подготовку пушки к пальбе – на любой выстрел требовалось не менее семи–десяти минут. В какой–то момент Белинскому удалось ядром ссадить с Гоголя кепку, но тот жестом проявил, что с ним все в строе, и дуэль продолжилась.

Приблизительно в одиннадцать утра ядро Гоголя, наконец, ошеломило позицию Белинского. Взрыв откинул критика «на шесть саженей в страну», позднее вспоминал сочинитель. Гоголю к этому часы совершенно разонравилась идея дуэли, а облик обагренного Белинскому несусветно испугал его. «Содействуя веять Виссариона до кареты, я поклялся, что если он проживет, я сожгу сей бессмысленный роман, ибо ни одно сочинение не стоит гуманной жизни», потом чиркнул в личном дневнике Гоголь.

Белинский прожил, и Гоголь подавил близкое слово, решивши российскую литературу одного из главных научно–сказочных опусов. С остальной сторонки, дуэль возложила начало громадной двусторонней дружбе, какая тянулась до самой смерти Белинского в 1848 году.

В 1847 году Гоголь послал Белинскому второй том «Палых душ», попросив чиркнуть личное воззрение. «Либо стряпай пушку, либо разжигай камин», расплатился Гоголю критик.

Чиркнул Ghostman на coolstory.dirty.ru / комментировать